Полицейский [Архив сыскной полиции] - Эдуард Хруцкий

С одним охранником справились быстро. Рубин и четверо в масках связали его и впустили Тихомирова. Через три часа все десять сейфов были вскрыты. Наличными и золотом взяли двести тысяч. Вот тут-то и появился Бахтин. Он раскопал околоточного, вышел на Тихомирова, через него на Сашку Червонного, одного из людей Рубина.

Но тогда бог миловал. Пронесло. Вот так, много лет назад, стал на дороге Рубина полицейский чиновник Бахтин и стоит по сей день. Дверь в квартиру Усова открыл лакей Степан. – Где хозяин? – Да он… – замялся Степан. – Где?! – В спальне.

Рубин пролетел по квартире, распахнул двустворчатую дверь в спальню. На постели сидел Усов. Лицо его чудовищно распухло. Левая сторона затекла черным, пугающим цветом. – Бахтин? – захохотал Рубин. Усов кивнул. – Значит, не взял? Усов опять кивнул.

– Молодец. Я его ненавижу и преклоняюсь перед ним. Человек. Таких в империи мало. – Свидетелем по делу об убийстве, – прошамкал Усов, – идет шофер из «Фортуны» Шохин Сергей, он их на дела возил.

– Фраера. Не могут без глупого шика. Но это в голову не бери. Им Семен займется. А ведь неплохо он тебе влепил. – Рубин снова захохотал.

Михаил Абрамович Гринберг подписывался псевдонимом Григорьев. Он много лет репортерил в «Биржевых ведомостях», но страстно любил искусство. Любовь эта зародилась в нем еще на филологическом факультете Киевского университета. Он прекрасно знал театр, великолепно разбирался в живописи, писал о новом искусстве – Великом Немом. Борис Суворин лично пригласил его обозревателем в «Вечернее время».

Михаил Абрамович печатал два раза в неделю подвалы. Один о выставках и вернисажах, а другой – театральный обзор.

Вот и сегодня вечером он вернулся с Адмиралтейской набережной из Русского драматического театра. Последний абзац обзора, где он должен был сказать об увиденном спектакле, уже сложился, и он решил дописать его прямо в типографии.

В типографии пахло свинцом и керосином, гудели линотипы, ухали за стеной печатные машины. Наверное, нет журналиста, который бы не любил вечернюю типографию. Ее шум, запах, крепкие анекдоты наборщиков.

Метранпаж Захаров, огромный, гладкобритый, похожий на оперного певца, пригласил Гринберга к себе в комнату, отделенную от цеха стеклянной стеной. – Держу полосу, Михаил Абрамович. Много у вас? – Строк сорок.

– Копейки. Садитесь, голубчик, пишите. Чайку с пряниками? – Да не откажусь.

Для Гринберга наступало любимое время. Ждать мокрую полосу, пить чай, слушать веселые истории метранпажа. Вошел печатник, положил на стол сырые гранки. – Верстальщик спрашивает: в этот номер ставить? – Мануйлова? – Да.

– В следующий. Пусть сдает раньше. Я из-за него газету ломать не буду.

Гринберг взглянул на гранки и увидел внезапно фамилию Бахтин. Он придвинул к себе статью. Название было непонятным, но хлестким: «Властью, мне данною…» Гринберг прочел статью. В ней говорилось о гибели молодого человека, который стал жертвой не просто убийцы-полицейского, а что хуже, убийцы – члена стрелкового клуба. Вместо того, чтобы задержать его, Бахтин развлекался с ним, как с живой мишенью. А дальше начинался рассказ о лихоимце Бахтине, какие-то намеки на поборы лавочников, о неоплаченных счетах в ресторанах. О крупных взятках. О связях с преступным миром.

Михаил Абрамович знал Мануйлова. Слишком хорошо знал, чтобы поверить хотя бы одному его слову. С Бахтиным Гринберг встречался у Евгения Сергеевича Кузьмина и знал о сыщике только хорошее. Видимо, не зря Мануйлов написал эту статью. Совсем не зря. Незаметно Гринберг положил гранки в карман. Потом быстро дописал статью, вышел на улицу. Где же найти Кузьмина? В редакции его нет наверняка. Значит, дома.

Но дома Евгения Сергеевича не было. Гринберг вышел из подъезда и решил ехать к артистке оперетты Ирине Нечволодовой на Екатерининский канал, там Кузьмин был частым гостем.

Дверь в квартиру Ирины была открыта. Еще на лестнице Гринберг услышал звуки рояля и веселые голоса. Он вошел в большую прихожую, стены которой были оклеены афишами и увешаны венками. На огромном зеркале теснились автографы знаменитостей, написанные губной помадой. Это был безалаберный, веселый богемный дом.

Ирина обрадовалась Гринбергу. Они были в добрых отношениях. Несколько раз Михаил Абрамович писал хорошие рецензии на ее спектакли.

Кузьмина Гринберг нашел в маленьком будуаре, стены которого были обиты синим штофом.

Евгений Сергеевич разговаривал с каким-то человеком в форме капитана Добровольного флота. Он искренне обрадовался Гринбергу.

– Михаил Абрамович, ну мы холостяки, понятно. Ночь губим. А вы-то, семьянин? Знакомьтесь. Капитан и литератор Лухманов. Садитесь с нами. – Дело есть к вам, Евгений Сергеевич.

– Пойдемте на кухню, это единственное тихое место в этой квартире.

На кухне среди наваленных тарелок и бокалов, блюд с закуской и пустых бутылок Кузьмин прочитал гранки и спросил: – Когда пойдет статья? – Завтра.

– Спасибо, Михаил Абрамович. Вечно ваш должник.

С Мануйловым Кузьмин встретился утром в ресторане «Севастополь» на Обводном канале. Ресторан был маленький, прокуренный и грязный. Зато наверняка там не было знакомых. Они сели за стол и спросили пива.

– Это ваша статья? – Кузьмин положил на стол гранки. – А вам она понравилась? – усмехнулся Мануйлов. – Нет. Не об этом разговор. Вы ее снимите. – Почему?

Кузьмин положил перед Мануйловым машинописные страницы.

– Читайте. Только помните, эта статья выйдет завтра в Петербурге и будет напечатана в двух московских газетах. – Что в ней? – прищурился Мануйлов. – Все, Иван Федорович. – То есть?

– Три тысячи семьсот франков, украденных вами у Эмиля Мутье из Брюсселя, рассказ полковника Генштаба Арабаша о том, как вы обирали агентов в Париже, сведения о присвоении вами жалованья и наградных агента Бруккера, пикантная история о жалованье за тридцать три месяца парижскому агенту Бурштеку, а главное, данные о полученных вами двадцати тысячах франков от редактора «Общего дела» Владимира Львовича Бурцева. Вы же продавали ему секретные данные охранной полиции…

– Хватит, – Мануйлов поднял руку, – эти документы фигурировали…

– Ваше дело прокурор Корсак закрыл по письму генерала Курлова на основании 227 статьи Уголовного уложения. Но газета потребует нового разбирательства. – Что мне делать? – Голос Мануйлова дрогнул.

– Вы оставляете в покое Бахтина, а я вас. Теперь главное: кто вас нанял?

Монасевич-Мануйлов покрутил в руке вилку, потом начал ею что-то чертить на скатерти. – Это важно? – спросил он. – Очень.

– Присяжный поверенный Усов. Я в трудном положении, деньги… – Это ваши трудности. Кузьмин встал и не прощаясь вышел.

Котенок сразу же нашел свое место в доме. Спал он только с Бахтиным, удобно устроившись около подушки. Но Бахтин был рад этому. Наконец-то в доме появилось живое существо, за которое он нес полную ответственность. Смешно сказать, но он скучал по Луше. И она, услышав, как хлопнет дверь в передней, бежала к нему, радостно мурлыча.

– Ты стал подлинным старым холостяком, – смеялась Ирина.

Сегодня он лег рано, заснул и проснулся от боя часов. Они пробили четыре раза. Бахтин сел на кровати, Луша недовольно завозилась на своем месте.

И тут раздался телефонный звонок. Длинный и тревожный в ночи. Шлепая босыми ногами по паркету, Бахтин выскочил в коридор, снял трубку. – Бахтин слушает.

– Слушаешь, легавый? Так слушай. Своего стукача Сережу Шохина на Обводном ищи. Ему кто-то горло перерезал.

Часть вторая.

ПЕТРОГРАД – МОСКВА.

1916-1917 годы

Часы неумолимо отсчитывали последние шаги ночи. И хотя до рассвета было еще далеко, Бахтину показалось, что фонари за окном начали постепенно тускнеть. Чертовски длинные осенние ночи в Петрограде. Темнота рано наползает на город. Наверное, приносят ее черно-грязные тучи, висящие над Финским заливом. Внезапно время остановилось, часы смолкли на несколько секунд, потом натужно пробили пять раз.

В кабинете полицмейстера протяжно зазвонил телефон.

Господи, да кто же телефонирует в такую рань столь высокому чину, как полицмейстер 3-й части. Полковник Арутюнов еще спит спокойно.

Бахтин закурил папиросу и спустился в дежурку. Из-за стола вскочил заспанный околоточный, с грохотом поднялись городовые.

– Видно, зря вы ночь потеряли, господин надворный советник, – вздохнул дежурный. – Такова наша служба.

– Ничего, ваше высокоблагородие, вы его все равно заловите, – сказал один из городовых. – Думаешь?

– А что, я вас не знаю. – Городовой громыхнул тяжелой шашкой. – Значит, веришь мне? – усмехнулся Бахтин. – Так точно, верю. – Твои бы, братец, слова, да к Богу в уши. – Ваше высокоблагородие…

Городовой не успел договорить, как дверь распахнулась и в дежурную комнату вошел Литвин, за ним два сыщика и помощник пристава Евдокимов ввели человека, одетого в черное пальто, белый шелковый шарф и сбитый на затылок цилиндр.